«Между 10 и 11 часами вечера 3–го мая 1930 г., на территории Измайловской фабрики грубых сукон имени Свердлова, раздался сильный взрыв. Сила взрыва была такова, что рабочие, бывшие в то время со своими семьями в клубе, где шел спектакль, с криком «пожар» бросились к выходу, на улицу».
Однако, комендант завода и милиция констатировали, что нигде пожара нет, и начали выяснять, что произошло.
Выяснять пришлось недолго.
Оказалось, что в 40 метрах от клуба, в доме, где проживает технический директор фабрики Крылов, разлетелись стекла окон, выходящих на террасу и разбит угловой столб террасы, поддерживавший крышу. В столбе, потолке террасы, на полу комнаты, где спал Крылов было обнаружено около 40 картечин весом от 20 до 60 грамм каждая. В дальнейшем выяснилось, что заряд полностью не попал в комнату, где спал Крылов, только благодаря угловому столбу террасы. Крылов же и живущий в соседней квартире его заместитель отделались только испугом: Крылов от перепуга полез на печку, а его заместитель по той же причине слетел с кровати на пол. Это лишний раз подтверждает старую истину, что одно и то же событие совсем по–разному отзывается на разных индивидуумах.
А на расстоянии 14 метров от дома Крылова, в кустарнике, находилась пушка, установленная в направлении террасы дома. И, наконец, около пушки был обнаружен пыж, свернутый из нескольких листов воззваний ЦК текстильщиков: о международном положении, трудовой дисциплине, производительности труда и единоначалии.
С самого начала следствия было абсолютно ясно, что кто–то покушался на жизнь технического директора фабрики, но способом совершенно исключительным.
Бывают случаи, что пытаются убить из револьвера, ружья, реже холодным оружием, в некоторых случаях пытаются задушить, сбросить в реку, но чтобы в одного человека в попытке его убить из пушки стреляли!?!... — Такого случая еще не было. И, главное, где? На советской фабрике, в самом ее центре.
И вполне понятно, что «выстрел из пушки» глубоко взволновал всех рабочих и служащих фабрики.
Строилось несметное количество всякого порядка догадок, предположений, шли горячие споры, «кто стрелял и почему из пушки»?
А главного героя дня — «пушку» быстро у фабрики отобрали и направили в такое место, где ему был обеспечен лучший уход и присмотр.
Как попала на фабрику пушка?
В свое время ее дали кружку Осоавиахима для учебных целей. Обучали молодежь, а в особо торжественные дни собирался весь фабричный народ, окружал со всех сторон пушку и раздавался салют.
Но 3–го мая 1930 г. салют никаким церемониалом не был предусмотрен.
Кто же наблюдал за пушкой? Как она могла превратиться в орудие преступления? Как могло произойти, что в мирное время из нее не по воробьям стреляли, а по живому техническому руководителю советской фабрики?
На суде выяснился любопытный факт: фактически хозяина у пушки не было. Председатель правления клуба заявил, что пушка находится в ведении завкома; председатель завкома — что в ведении кружка Осоавиахима, а председатель кружка Осоавиахима — что в ведении правления клуба.
Так и не нашлось у пушки хозяина, и в полном смысле беспризорной, без охраны и замка стояла она в открытой будке, на площади, пока не нашлась рука, повернувшая ее дуло на технического руководителя фабрики.
В первые же дни следствия в качестве подозреваемого был привлечен б. рабочий фабрики комсомолец Алексеев. Алексеев в конце 1929 г. был уволен с фабрики за неоднократное нарушение трудовой дисциплины и при увольнении заявлял: «Я Крылову отомщу, я убью его».
Но через, пару дней Алексеева пришлось освободить: десятки лиц, присутствовавших во время выстрела в театре, заявили, что Алексеев не только в это же время находился в театре, но и успокаивал перепуганных посетителей, всячески содействуя прекращению паники.
Во время ареста Алексеев, казалось, полностью доказал свое алиби, своим задержанием он был весьма возмущен и даже отправил письмо на имя т. Ворошилова с просьбой заступиться «за будущего красноармейца, который готов свою жизнь отдать за советскую власть».
Алексеев был освобожден.
Следствие зашло в тупик. Ни одной новой ниточки, по которой можно было бы отыскивать весь клубок.
А разговоры на фабрике не уменьшались. Волнение не успокаивалось. Начали поругивать следственные органы за медлительность, волокиту, неумение работать.
Технический директор решил уйти с фабрики: нет гарантии, что покушение не повторится. Все это начало отражаться и на производственной жизни фабрики.
И еще один вопрос волновал рабочих и служащих фабрики: почему покушались на жизнь технического директора?
Правда, он бывает требователен, но он следит и за трудовой дисциплиной, и за производительностью труда, и за качеством продукции. Делает все это в интересах производства.
И результаты налицо: Измайловская фабрика по своему оборудованию занимает одно из последних мест среди 17 фабрик треста грубых сукон, а по производственным показателям стоит на 4–5 месте.
Уже дней через двадцать после выстрела за дальнейшее расследование дела взялся молодой народный следователь т. Смольков. Дело к этому времени было уже порядком испорчено. Следы заметены.
Тов. Смольков начал все сначала. Несмотря на то, что место происшествия уже неоднократно осматривалось, он начал, и совершенно правильно, все–таки с него.
После нескольких часов поисков, на месте, где раньше стояла пушка, в грязи, под доской, им был обнаружен измызганный и изодранный клочок бумаги.
А после весьма основательной просушки этого клочка на нем проявился следующий текст:
«Расписка».
«Дана настоящая расписка Алексееву, Петру Ивановичу, что я, Зайчиков, Василий, обязуюсь выполнить наш задуманный план. К сему В. Зайчиков».
История с обнаружением этой записки лишний раз подтверждает, как важно внимательно осматривать место происшествия и как часто, к сожалению, это элементарное требование правильного ведения следствия не выполняется. Ведь эту записку гораздо легче можно было обнаружить сразу же после выстрела, чем через 20 дней после него.
Но так или иначе записка была обнаружена и дальше следствие покатилось как по маслу, легко и без задержек.
Зайчиков при первом же допросе обо всем поведал следователю: главным организатором покушения и человеком, стрелявшим из пушки, оказался тот самый Алексеев, который ранее сумел доказать свое алиби и писал возмущенное письмо т. Ворошилову.
Будучи дважды увольняем с фабрики за систематическое нарушение трудовой дисциплины, Алексеев решил отомстить техническому директору фабрики, которого считал главным виновником своего увольнения.
Для осуществления своего плана, Алексеев организовал шайку хулиганов, дав ей махновское прозвище «Гуляй–поле». Из шести членов шайки пятеро увольнялись с фабрики за нарушения трудовой дисциплины, а некоторые из них ранее привлекались по ст.ст. 74 и 90 УК.
Для покушения решили использовать пушку по трем, причинам: 1) это, как заявил один из обвиняемых, была самая безнадзорная вещь на фабрике; 2) легче надеялись доказать свою непричастность к покушению и 3) «по крайней мере прикончим с таким шумом, что все слышать будут». Все было продумано до мельчайших подробностей. Наведя пушку, не стреляли сами, а запалив шнур, бросились бегом в театр. И в результате, когда раздался выстрел, производившие его находились уже в театре, на глазах у всех и успокаивали перепуганных посетителей. Крик же «пожар» раздался потому, что в окне театра блеснула яркая вспышка от выстрела.
Дело разбиралось окружным судом, на фабрике, в показательном порядке и привлекло к себе внимание не только всех рабочих Измайловской фабрики, но и ряда окрестных фабрик.
Между прочим, из шести членов шайки двое оказались членами партии, а двое — комсомольцы.
Судебный процесс помог выявить слабые места в работе фабричных общественных организаций и сосредоточить внимание рабочих на наиболее слабых участках борьбы за трудовую дисциплину, качество продукции, социалистическое соревнование и ударничество.
Суд не только принял необходимые меры социальной защиты в отношении преступников, но и помог делу борьбы за социалистическое строительство.
(с) Советская Юстиция №20